Долгое время Коэн был счастлив. Он любил и был любимым, пусть эти отношения никогда не были бы признаны их государством. Вот только это не было важным, пока Коэн довольно часто оказывался на коленях двоюродного брата, чувствовал его поцелуи. Ему всегда было спокойно в такие моменты, ведь Хакую, его совершенный будущий император, отдавал ему всю свою нежность.
Их встречи были полны любви, пускай Коэн поначалу смущался и не желал показывать свои чувства. Хакую научил его этому, научил раскрываться и поддаваться страсти, которая охватывала их двоих единой волной. Он научил его не отводить глаз от каждого тихого признания в любви, а отвечать теми же словами, встречаясь взглядами. Рядом с ним Коэн чувствовал почти болезненное от чувств сердцебиение. Рядом с ним Коэн понял, почему любовь так воспевалась во всём мире. Но…
Он пожалел о своей влюблённости незадолго после того, как обрёл её. Драгоценные минуты, те несколько часов, которые они собрали, — обратились годами печали. Коэн знал, что Хакую не вернётся, и тем больнее жгло его то самое, не исчезнувшее чувство. Оно было закрыто для всех остальных вечно спокойным лицом, ровным голосом и образцовым поведением, однако для самого Коэна было одновременно теплом, которым хотелось наслаждаться, и холодом, от которого он пытался сбежать.
Не сбежал. Судьба решила предоставить ему ещё один шанс в лице мальчишки, который рос точной копией своего брата. Взгляд его светлых глаз был таким же добрым, хотя Коэн видел в нём ту же печаль, что чувствовал сам. Его тянуло к этому мальчику, тянуло с такой силой, что Коэн не хотел сдерживаться.
Прошло немало времени, пока Хакурю сумел ему довериться. У него не было женщин, и он стеснительно опускал взгляд, открывая своё тело Коэну. Он боялся прикосновений, вздрагивал и подавался назад, не желая показывать уродливые шрамы. Коэну это не нравилось. Он хотел касаться этого юного тела, пусть ожоги делали его непохожим на тело Хакую, хотел смотреть в глаза испуганному принцу. Его свело бы с ума более откровенное прикосновение, но Хакурю не позволял ему этого, привычно отстраняясь и прикрывая шрамы на бёдрах ладонями.
Это прошло. Хакурю позволил ему гораздо большее, хотя Коэн за это поплатился глубокими царапинами на плечах и следом укуса на шее. Однако его волновало совсем не это. Он никогда не умел успокаивать людей, но разве можно было успокоить ребёнка, который прижимался к нему и безутешно рыдал? Тихо, почти неслышно, но слишком горько. Его плечи дрожали, с губ срывались проклятия и слова ненависти, но он всё так же сильно прижимался, будто ища поддержку. Коэн оставался спокойным. Ему казалось, что Хакурю просто не был готов к подобному и проявлял это скопленными эмоциями, но это была ошибка, слишком серьёзная ошибка.
Вскоре Хакурю начал его избегать, пусть несколько раз это обернулось ночами, которые тянулись слишком долго, преисполненные его болезненными стонами и горькими рыданиями. Коэн пытался его успокоить, хотя это скорее было извинением за грубость. Хакурю охотно поддавался успокоениям и оставался с ним до утра, позволяя трогать тело, несмотря на дрожь от прикосновений к шрамам.
А потом он начал водиться с Джударом. Поначалу Коэн не был против, всё же Маги служил их семье, а с Хакурю было проще всего подружиться. Но со временем подозрения закрались в его голову, вперемешку с неприятным предчувствием. Хакурю менялся. Он становился всё более похожим на Хакую, но в нём не было той нежности, которую помнил Коэн, и это было невыносимо больно. Мальчик, которого он хотел видеть своим вторым любовником, вырос в его врага, ведомый грехопадением и Маги с чёрной рух.
Он ушёл. Вернулся мстителем, гораздо более сильным. Это был не его Хакую.